Напуганный его
криками, топотом, беляк ударился с дороги в сторону и редколесьем, по кустам,
зигзагами замелькал меж кустов, появляясь то боком, то начинающими выцветать
гачами, и был уже далеко… Афоня опустил ружье, зло сплюнул в сторону Осколкова.
Заяц дважды еще мелькнул по-за кустам и исчез.
Запоздалый
грохнул вслед выстрел.
Где-то в том
месте надломилась веточка, подрезанная дробиной, и повисла. Рассеянно и вкривь
как-то улыбаясь, Спиридон Иваныч переламывал бокфлинт и доставал из ствола
дымящуюся гильзу.
Афоня
укоризненно качнул головой.
- Эко ты…
пуделяешь как.
Однако же он
вздел свое ружьишко на плечо и по привычке отправился проверить выстрел.
Обратно Афоня появился крепко сконфуженный, держа в руке за задние ноги зайца.
Выстрел казался настолько бесподобен, что от всего этого попахивало даже серой!
Над ухом у
Спиридон Иваныча с досадой и завистью крякнул Осколков, кинул на глаза кепку.
- Оно так…
когда за каждый-то ствол аж по тыще долларов плачено. Не то, что моя пукалка.
Спиридон
Иваныч молчал. Ему хотелось, как тогда Афоня, выглядеть тоже равнодушным и
сердитым, но счастье такими широкими потоками изливалось из его темных,
красивых глаз, что даже толстокожему Семену Осколкову сделалось совестно. Он в
упор уставился на гостя, хмыкнул.
- Ишь… жених!
И по-жеребячьи
загоготал.
- Тихо!
Тих-хо… - зашипел вдруг Афоня.
Все трое разом
насторожились, поворотили головы. Гон нарастал, ярый, отчаянный, но шел мимо
предполагаемого лаза, забирал сильно в сторону. Афоня кинул зайца Спиридону
Иванычу, отчаянно взвизгнул:
- Молоденький,
не вишь?! Шумового стрелил!
И сам, сорвав
с головы шапчонку, зарысил по дороге наперерез рыдающему, воющему взахлеб гону.
Следом, хрюкнув, тяжело сорвался с места Семен, затопал сапожищами, неожиданно
тонко и жалобно на ходу подвывая. Теперь было ясно, что отстрелянный заяц – это
не тот, не гонный, а совсем другой, видимо, поднятый с лежки проходившим
поблизости гоном. А гонный, заслышав выстрел, круто изменил направление и уходил
теперь в сторону, много левее.