Спиридон
Иваныч совсем развеселился от своих выводов и смотрел на жестикулирующего
Осколкова радостно, улыбаясь ему во весь рот. Черт побери, какая это
великолепная штука – жизнь!
Афанасий
воротился с огурцами и большим шматом копченого сала. Оценив закусь, Спиридон
Иваныч извлек из саквояжа вторую бутылку и поставил на стол. Все разом вдруг
оживились, загалдели, радостно потирая руки и подмаргивая. Мир и согласие
воцарились за столом, экологические распри были совершенно позабыты, и беседа
потекла чинно и важно. Обсудили какой-то незначащий предмет, рассказали по
анекдоту, и Афанасий дребезжащим тенорком пространно пожаловался на свое
ружьишко. Тема оказалась благодатной, познания неисчерпаемыми. И все трое взахлеб,
яростно перебивая друг друга, принялись обсуждать отечественные марки ружей,
затем перекинулись на иностранные, расставили те и другие по своим местам и
едва вновь не переругались.
Потом хозяин с
зятем, значительно супясь, по очереди долго крутили в руках инженеров бокфлинт
штучной работы, глядели в стволы на кольца, оценивали посадистость,
прикладистость ружья и одобрительно наконец покивали. Спиридон Иваныч, ударяя
себя в грудь, истово клялся, что из этого ружья с полусотни шагов хоть сейчас
всадит весь заряд в спичечный коробок, весь до единой дробины, и предлагал
пари. Кое-как уговорили отложить выстрел на завтра.
Вскоре
Осколков со Спиридоном Иванычем отправились смотреть кобеля, а Афанасия тем
временем снарядили в магазин за сигаретами и продовольствием для предстоящей
охоты. Спиридону Иванычу кобель не показался, не понравились уши, и он долго
доказывал Осколкову, что у гончего, у настоящего, уши должны висеть, как
тряпки, а не ломаться углом, а это меск, а с меском настоящей охоты не будет, и
что Афоня их надул. Но он, Спиридон Иваныч, хотя Афоня и надул, всё равно Афоню
любит, даже уважает. Семен Осколков напротив, за глаза обругал Афоню дурнем и
барышником, а кобеля в глаза назвал партизаном и подлецом, но и тотчас уверил
друга Спиридона, что зайцы будут беспременно, он, Осколков, ручается ему за это
собственной головой.
Афоню же, едва
он появился, подхватили и внесли в избу на руках под марш Мендельсона,
исполняемый на губах инженером, и застолье пошло по третьему кругу. Начались
охотничьи байки, небылицы, одна другой краше, и так, в конце концов, растравили
себе душу этими байками, что Осколков Семен не выдержал и что было мочи хряпнул
кулаком по столу.