Сам на лежанку плюх и носом в телевизор уставился. Кто такая, куда ночью идет одна, зачем?.. Неинтересно ему. Я стул поближе к козлу переставила, платьишко за подол и – через голову стянуть пытаюсь. Задницей туда-сюда, а оно выше пупка задралось и, конечно, ни туда ни сюда. Застряла я в нем. А сама вижу: «дяденька» мой на мой стриптиз даже башку не повернул. Неинтересно ему, что ли?.. Хоть бы глаза скосил.
- Ой, да помоги же! Мокрое оно насквозь… Я задохнусь!
Сама опять задницей кручу, из платья будто вывернуться не могу. Встал Павлуша, платьишко с меня сдернул и в руки его сует. А я свой бюстик надеть, конечно, забыла.
- Ой! – всхлипнула даже. И руки на грудь. А он рыло отвернул, на лежанку плюх и снова носом в телевизор. Ни одна черточка не дрогнула, не сморгнул даже. Вот болван бесчувственный! Меня уж зло разбирать начинает, и вообще, не привыкла я к такому отношению.
- Слушай, - говорю, - тебя как звать-то? Имя есть?
Он долго думал чего-то. Вопрос, что ли, сложный показался? Потом обронил:
- Павел.
- А меня Татьяной звать.
Хотя какая я, к лешему, Татьяна! Так уж, со зла ляпнула. Гляжу, а он, миленький, и впрямь глаза на меня скосил, даже интерес какой-то мне почудился. Я платье встряхнула и на спинку стула повесила, возле «козла». Грудь уже и прикрывать перестала, да еще думаю: может, и трусишки сдернуть? Пусть тяжелая артиллерия поработает.
- Павлуша… - не говорю, а мурлыкаю, нежно-нежно. – Павлуша, у меня там, в авоське, бутылка вина лежит. Открой, сделай милость. Я к подруге в гости шла… да куда теперь, под дождь. И без того простуду схватила.
Встает Павлуша с лежанки, молчком, снял с вешалки какую-то куртку и мне на плечи набросил. Запахнул поглубже, чтобы не дрожала. А сам в тумбочке стаканами брякает. Хоть бы за задницу ущипнул для приличия… пенек бесчувственный!
Наливает он мне стакан, подает.
- А себе? – спрашиваю.
Он только головой покачал. Снова на лежанку плюх и носом в телевизор уставился. Я со злости весь стакан выхлестала залпом, платьишко на себя и – под дождь. Не прощаясь. И он… не окликнул даже. Только, слышу, щеколда из темноты вслед сбрякала.
Вот такая история вышла, - заключила свой рассказ Аришка. Её Ариной звали, эту девушку. Хорошее имя, несуетное.
Посидели бабы, повздыхали, а делать нечего. Куда ни кинь, всюду клин получается. Облом, по-нынешнему. Дали Аришке денег за работу, как договаривались, но она деньги брать отказалась. «Я, - говорит, - не ему, матери его хотела помочь, да не судьба, видно. Пусть жизнь сама рассудит».