Но насчет Паши Лыскова люди сильно ошибались. После женитьбы расцвел мужик, рот до ушей от счастья – не закрывается. И на свою любушку наглядеться никак не может. Ненаглядная оказалась. Никто слова худого про Танюшку ему не скажи, если не хочешь по роже схлопотать.
Любовь она, конечно, любовью, но ведь столько ртов еще и содержать надо. Влюбленному Паше и это не в тягость, а в радость оказалось. Устроился сразу на двух денежных работах, да еще ночами в какой-то конторе дежурил. В рот ни-ни… всё в дом нес. Детишек приодел-откормил, жену расфуфырил, а вот про мать, как сказал тогда – будто забыл напрочь. Правда, пару раз мимоходом заглядывал к ней (люди, наверное, пристыдили), посидит молчком, набычясь, с пару минут и – ходу, вон со двора. Ну, хотя бы деньги какие-никакие оставил.
Бабы соседские мать очень жалели, помогали, кто чем мог. На людской жалости, можно сказать, и держалась бедняжка. Даже к знахарке сходили, чтобы узнать, не навел ли кто порчу на её сына? Или Татьяна, может, сама приворожила?
- Нет, - знахарка говорит. – Никто на парня не ладил. Чистый он. Видно, судьба у него такая. А я тоже курочить не стану, даже не просите. Пусть будет, как будет.
Но бабы на этом не успокоились. Поговорили, посоветовались и решили подослать к Паше, когда он по ночам у себя в конторе дежурил, красивую девку, чтобы она соблазнила его. Может, очнется, придурок, когда настоящую-то девушку увидит, в руках помнет. Ладно, нашли какую-то, уговорили. Правда, за деньги и то не сразу. Девка, в самом деле, красивая, от воздыхателей, как от навозных мух, отбоя нет, так что цену себе знала. Но когда бабы порассказали ей, в чем тут дело, она всплакнула даже, до того ей мать жалко сделалось. Согласилась, короче.
Потом рассказывает:
- Я, когда соблазнять пошла, под дождь попала. Проливень… жуть! Вымокла вся, до нитки, а сама иду и радуюсь: лучше повода, умри, не придумаешь. В дверь стучусь: «Дяденька, а, дяденька! Пусти дождик переждать, хотя на полчасика. Зуб на зуб, - говорю, - не попадает». Открыл Павлуша дверь, по сторонам зыркнул. Видит: девчонка одна, платье на мне намокло, в облипочку, и авоська в руке. Сама трясусь от холода. А у него в дежурке теплынь, там этот… «козел» греет, красный от жару. Да и сам «дяденька» очень даже симпатичный, всего-то на год-два постарше будет. У меня как камень с сердца упал. Ну, думаю, держись, Павлуша, сейчас я тебе мозги вправлять стану. Платьишко задрала повыше, отжимаю на пол. Сама скулю:
- Дяденька, а можно я подсушусь у вас? Возле этой штуки… как её… Можно?
- Сушись, - отвечает.