И вдруг… выстрел. Чуть слышный.
Агафон охнул и сел, наставил в окно седое огромное ухо. По звуку версты полторы-две, не меньше того будет. Темень эдакая, по кому бы это?.. Ах ты! Да ведь знак подает старая. Никак стряслось чего? Повредилась, поди, не иначе…
Дед сполз с постели и, придерживая подштанники, на непослушных ногах проковылял к окну: «Не выпалит ли вдругорядь?» Нет, тихо все. Слышно даже, как шебаршится в подполе мышь. Со стонами, скрипом старик начал собираться, отыскивая впотьмах, на ощупь, чего бы такое надеть. Наконец, кой-как обулся-оделся и поковылял в сени – взять фонарь и, была не была, идти за Таволжанку, искать старуху. Но пока, скрючившись, разыскивал этот распроклятый фонарь да начал заправлять его остатками керосина, вдруг снаружи послышался скрип наста, и через мгновение в окошке мелькнула и исчезла быстрая тень. Заскрипели ступеньки…
Агафон чиркнул спичкой, засветил фонарь и обернулся к двери. На пороге стояла старуха. Простоволосая, ни платка, ни шали, без рукавиц, вся в снегу. И глухарь… Она прижимала глухаря к груди, как ребеночка, крепко придерживала за стянутые гасником лапы.
Агафон вскинул фонарь над головой, шагнул к старухе. Она вдруг шатнулась в сторону, прижимая теснее птицу, выставила руку… Агафон стоял, озадаченный.
- Да ты никак не в себе, а, мать?
С глухим мерзлым стуком глухарь упал на пол.
- Тсс!!!
Старуха хлопнула дверью, быстро накинула крючок. Постояла, озираясь, и мимо Агафона, крадучись, засеменила к окну. Влипла носом в стекло.
- Тсс… Волки…
На старухиной спине, на боках из зипуна клочьями торчала вата, свисали лоскутья. Наконец, она села, задернув занавески, обессиленно упала на лавку. Заплакала.
- Эко ведь запугала себя старая. Все не в уме будто, - пробормотал Агафон, начиная понемногу соображать, в чем тут дело. – Да кабы волки, не сидеть бы теперь здеся…»
И полез в шкапчик за самогонкой, что-то роняя там, гремя посудой. «Не надо… не надо одну-то пущать было. В одиночку человек легко разум теряет». Агафон засопел, захлюпал и подозрительно долго возился и шарил в ненужном ему шкапчике.
«Старому, вишь, дурню мясца захотелось. Ох, жаль моя… голубка. Дались же тебе эти волки».
…На другой день, глядя, как старуха ощипывает перед жаркой печью ошпаренного кипятком глухаря, он в который уже раз слушал про ее приключения, хмыкал, крутил головой. Приходили весь день соседки, охали, вздыхали, уносили кто кусок ножки, кто крылышко. А ввечеру, обсасывая наконец-то глухариные косточки, Агафон глянул на широко разведенные бабкины руки, на азартно вытаращенные глаза, румяные щеки и поневоле усмехнулся. «А уж и врет, поди-ко, старая, е-ей… В глаза врет».
Тяжелая Агафонова рука ласково опустилась на старухино плечо.